«История «Бурана» связана с историей освоения КМА»

Знакомьтесь: металлург Юрий Иванович РУСИНОВИЧ.

Родился в 1933 году в Старом Осколе. Среднее образование получил в Старооскольской средней школе № 1. С отличием окончил Московский институт стали и сплавов и после трехлетней работы мастером прокатных станов на Брянском паровозостроительном и Никопольском южнотрубном заводах – аспирантуру этого института. Кандидат технических наук.

С 1962 года в течение 39 лет трудился в подмосковном Королеве в научно-исследовательском учреждении ракетно-космического направления.

С 2001 года был директором по научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам закрытого акционерного общества «Научно-производственное предприятие «Маштест».

Лауреат Государственной премии СССР и премии Правительства Российской Федерации. Заслуженный изобретатель РСФСР. Удостоен ордена «Знак Почета», серебряной и бронзовой медалей ВДНХ, знака «Заслуженный создатель космической техники», других наград.

С 2013 года на заслуженном отдыхе.

 

– Юрий Иванович, разговор о вашей научно-профессиональной деятельности впереди. Пока же хочу остановиться на вашей рукописи об отце – «Житие Русиновича Ивана Алексеевича». Почему «житие»? Ведь житие – жизнеописание святых. Вы же иной раз приводите такие факты из жизни отца, которые не позволяют читателю «канонизировать» героя рукописи.

– Да, я старался показать ­отца «во весь рост» – таким, каким он был. А уж «канонизировать» его, как вы говорите, не «канонизировать» – решать для себя каждому читателю (надеюсь, что «Житие…» будет издано). Для меня святой – это прежде всего человек, способный прийти на помощь.

Это профессионально состоявшаяся личность, не кривящая душой ни перед собой, ни перед ­семьей, ни перед государством и обществом. Такой личностью в полной мере был мой отец. Он не родился с нимбом праведника. Более того, некоторые его поступки не вписываются в разряд благодеяний. Как говорится, ничто человеческое ему не было чуждо. Но именно профессиональная состоятельность и добрые качества поставили его в один ряд с выдающимися оте­чественными и зарубежными учеными. Хотя, надо заметить, ни кандидатскую, ни докторскую диссертации он так и не защитил – слишком был занят «добыванием» хлеба насущного.

Родился он в 1906 году далеко от неоглядных белгородских полей – в многонациональном местечке Нарев Бельского уезда Гродненской губернии. Сейчас эта территория входит в состав Польши. Фамилия крестьянской семьи, у которой было шестеро детей, указывает на ее этническую принадлежность – русские. Ивану не исполнилось и шести лет, когда не стало матери. В 1915 году семья волею судьбы оказалась в Новосибирске. Здесь вскоре потерял и отца – тиф. Пятнадцатилетний подросток перебивался случайными заработками. И одновременно учился, учился, учился. Окончил курсы так называемых телеграфных надсмотрщиков и одновременно – вечернюю школу для взрослых. А по окончании Томского университета получил диплом геолога. В 1932 году вместе с молодой женой и трехлетней дочкой прибыл по направлению в Старый Оскол осваивать КМА. С тех пор и до последнего дня он служил Отечеству, Белгородчине.

Что подземные кладовые наших мест хранят железную руду, было известно давно. Советское правительство уделяло серьезное внимание ее разработке. Уже в 1926 году была пробурена первая скважина. На глубине около 300 метров удалось обнаружить мощные залежи высококачественной железной руды. В. В. Маяковский написал по этому поводу две поэмы. Но затем темп работ упал. Одни ученые утверждали, что перспективы промышленного освоения богатств КМА весьма ограничены. Другие считали, что у КМА большое будущее. Выразителем этого мнения был академик И. М. Губкин. Однако его точку зрения надо было доказать.

В 1934 году Иван Михайлович, который с августа 1931 года возглавлял комиссию наблюдательного совета по КМА, приехал в Старый Оскол. Академик посетил геологоразведочный трест. Дела в тресте были далеко не блестящи. Ассигнования на разведку полезных ископаемых сокращались. Буровые вышки демонтировались. Часть полевых геологов старалась перевестись в другие места.

Со всем этим И. М. Губкин был решительно не согласен. Он попросил главного инженера треста подготовить обстоятельный отчет за пять лет, подчерк­нув, что без точного подсчета запасов руды нам трудно отстаивать свою позицию.

Выбор академика пал на моего отца. Так Иван Русинович вместе с главным геологом треста Федором Степановичем Золозовым оказались в эпицентре событий. На анализ материалов, накопленных за пять лет, ушло два с половиной года. В выпущенном в 1937 году отчете геологов И. А. Русиновича и Ф. С. Золозова впервые были названы подсчитанные ими реальные запасы руд на открытых к тому времени месторождениях Курской магнитной аномалии (кстати, отчет можно увидеть в числе экспонатов музея истории КМА в городе Губкине). Общая разведанная площадь КМА составляла всего 20 квадратных километров и приходилась целиком на Старооскольский район. Да и из этой небольшой площади детально разведана была четвертая часть территории, а остальная исследована лишь поисковой разведкой. Но уже в то время на разведанных площадях Русинович и Золозов оценили запасы железных руд в 400 миллионов тонн!

Эти выводы сыграли большую роль в судьбе КМА. Состоявшийся в марте 1939 года XVIII съезд КПСС записал в своих решениях: «Приступить к строительству шахт в районе Курской магнитной аномалии как дополнительной базы черной металлургии Центра…». Можно сказать, это был переломный момент в освоении бассейна.

Впрочем, значение работ отца и его коллег гораздо шире. Во-первых, изучая материалы, полученные геологами и геофизиками, а также на основании собственных исследований Иван Алексеевич определил, какие химические процессы были «ответственны» за образование богатых железных руд КМА, уточнил характер их расположения. Причем он связал свои предположения с внешними признаками, определяемыми инструментами геофизической разведки. Предложенная им методология поиска кладовых позволила почти с математической точностью предсказать, где «прячется» богатая железная руда. Ее использование привело к открытию Стойленского, Лебединского, Салтыковского, Михайловского и многих других месторождений.

Кроме того, на основе изученных материалов отец предложил сместить поиски богатых железных руд с северо-востока области на юг, под Белгород. Успехи не заставили себя ждать. Вслед за Яковлевским и Гостищевским месторождениями богатых железных руд на геологической карте появились Большетроицкое, Мелихово-Шебекинское, Ольховатское, Тетеревино-Малиновское. Мир узнал о новом, Белгородском железорудном районе. По оценкам геологов, запасы железной руды здесь достигают 25 миллиардов тонн. Они-то и составляют главное богатство Курской магнитной аномалии. За открытие и разведку Белгородского железорудного района (имеются в виду Яковлевское и Гостищевское месторождения) отцу и некоторым его коллегам в 1959 году была присуждена Ленинская премия.

Во-вторых, еще в 1951 году отец предсказал наличие в Белгородском районе огромных залежей бокситов (алюминиевой руды). Последующая разведка полностью подтвердила эти прогнозы. Они могут быть востребованы в любое время и, надеюсь, хорошо послужат развитию экономики области и страны в целом.

В-третьих, Иван Алексеевич учел, что любое месторождение богатых железных руд представляет своего рода вершину айсберга, который «сидит» на железистых кварцитах. Вывод: технология обогащения делает экономически целесообразным вовлечение и кварцитов в дело. Вывод архиважный! Судите сами. Максимальная мощность богатых руд в районе сел Гостищево и Яковлево составляет 150 метров, а только разведанные запасы железистых кварцитов простираются на глубину 1200 метров. Но ведь для добычи богатых руд должна быть создана необходимая инфраструктура: проведены вскрышные работы, проложены коммуникации, построены производственные сооружения. Следовательно, после истощения ее запасов эта инфраструктура оказывалась не у дел. «А почему бы ее не использовать для переработки железистых кварцитов?» – задался вопросом отец. И ответил на него положительно, поскольку удельные капиталовложения в промышленное строительство на тонну железа в концентрате при таком подходе ниже, чем на тонну железа в богатой руде.

Это предложение тоже находит применение. Например, Стойленский рудник с первоначальной мощностью 37–14 метров богатой руды уже разработан на глубину 300 метров за счет добычи железистых кварцитов. Проведена подготовка выемки руд на глубину до 600 метров. Аналогичная картина на Лебединском и Михайловском рудниках.

Иными словами, и теоретически (ни одна серьезная работа по проблемам КМА до сих пор не обходится без ссылок на многочисленные труды отца), и практически Иван Алексеевич, работая в различных ипостасях, которые нет смысла перечислять, определил вектор освоения богатств Курской магнитной аномалии на много десятилетий вперед. Тем самым определен и основной вектор экономического развития области.

– Юрий Иванович, ваши труды тоже отмечены достойно. Но иногда о подобных вам деятелях науки говорят: «Грешно им было не взлететь, имея выдающегося отца (или мать). Попробовали бы взлететь из крестьянского гнезда». Как вы относитесь к таким утверждениям?

– Если вести речь обо мне конкретно, то соглашусь, что в таком утверждении есть некое рациональное зерно. Вот что имею в виду. Когда было объявлено о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, отец решил идти на фронт. Однако ему сказали, что геологи в тылу нужнее. Стали собираться в эвакуацию – как оказалось, в Орск Чкаловской (ныне Оренбургской) области. Любопытный разговор произошел у Ивана Алексеевича с тогдашним секретарем парторганизации (не буду называть его фамилию). Тот заявил: «Иван, нас завоевывает передовая нация, всегда интересовавшаяся проблемами КМА. Ты видный специалист в этом деле. Будешь жить припеваючи при немцах. От чего и куда ты бежишь?». Негодованию отца не было предела. Мы уехали. А так называемый парторг остался в Старом Осколе и при отступлении фашистов ушел с ними.

Или взять мою матушку Валентину Дмитриевну. Зимой, в начале 1941 года, в Сибири замерзла ее сестра – заблудилась, возвращаясь с педсовета ночью на лошади. Остались сиротами две дочери трех и шести лет. Иван Алексеевич был в это время в длительной командировке в Карелии. Оставить нас и ехать за племянницами мать не могла. Она вышла из затруднительного положения просто, написав письмо И. В. Сталину. Не знаю, до кого письмо дошло, но в мае 1941 года девочек к нам в Старый Оскол привезли. Когда отец вернулся из командировки, то увидел, что его семья, в которой уже было трое малышей, включая меня, увеличилась на две девочки – Тамару и Люсю.

Вот такие поступки родителей всю жизнь окрыляли и меня, и моих сестер. Не скрою, в отличие от многих сверстников, отцы которых воевали, нам было легче и в том плане, что отец всю войну был с семьей. Мы его не видели неделями, а порой и месяцами, но он оказывал нам помощь, какую мог. Одно его присутствие вселяло в нас, детей, оптимизм, уверенность в том, что трудности, которые переживаем, – временные, преодолимые.

Война, если ты не способен ловчить, одинаково беспощадна к людям. Она не принимает во внимание ни чины, ни звания, ни заслуги. Поэтому жили как все. Голодали. Мерзли. Ходили в рубище. Не однажды ситуация складывалась так, что казалось – не выживем. Выехали мы из Старого Оскола 20 октября 1941 года, а прибыли к месту назначения, в Орск, в конце декабря. Состав неоднократно бомбили. Но, как говорится, бог миловал. Сейчас вообще трудно себе представить, как можно было за очень короткий срок половину страны перевезти на восток, пустить привезенное оборудование, эвакуировать раненых. Однако – перевезли! И этот факт из жизни страны тоже «не замерз» в моей душе. О нем помню и поныне.

По прибытии в Орск отца назначили геологом Орской геологоразведочной партии. Была поставлена задача – освоить добычу марганца на небольших Южноуральских месторождениях. Этот металл во все возрастающих количествах был необходим авиационной промышленности. Но освоенные месторождения марганца оказались на оккупированной территории, а о других, кроме Южноуральских, тогда не знали.

– Трудные военные и послевоенные времена дали целую плеяду выдающихся отечественных ученых с мировыми именами. Сейчас трудностей таких нет. Но, к сожалению, мала когорта молодых ученых мирового масштаба. Ваша точка зрения на эту проблему.

– Да, жить стали комфортнее. Зайдешь в продуктовый ли магазин, в магазин ли промышленных товаров – покупай все, что душе угодно. Были бы деньги. Даже начинаешь раздражаться, если видишь очередь в два–три человека. Количество легковых машин, особенно в мегаполисах, достигло запредельных величин. Стоим в пробках и успокаиваем себя тем, что живем, как все «цивилизованные люди». Но, с другой стороны, когда задумаешься, а сколько этих товаров произведено нашим умом, нашими руками, крайне огорчаешься. Куда ни кинь – превалирует импорт. Такое впечатление, что мы занимаемся примитивным бартером: гоним на Запад энергоносители, сырье, а оттуда – оборудование, товары повседневного спроса вплоть до гвоздей и швейных иголок. Тратим невосполнимые ресурсы, а довольствуемся тем, что уже завтра будет не востребовано. Отечественный же научный мир будто заснул летаргическим сном.

В наши молодые годы модно было хорошо учиться. Помню, мы в классе даже соревновались, кто больше глав пушкинского «Евгения Онегина» выучит наизусть. На уроки стыдно было приходить с невыполненным заданием. Может быть, именно поэтому из 32 моих одноклассников 31 получил высшее образование. Да не где-нибудь, а в МГУ и других самых престижных вузах страны. Знали: только достойное образование позволит нам состояться как личностям.

Сейчас эта мода – хорошо учиться – не востребована. Уже поэтому на уровне обязательного среднего образования мы теряем одаренных молодых людей, которые не смогли раскрыться, «почувствовать» свой талант. Ныне модно получить аттестат, диплом вуза не потому, что без них никуда, а потому что щекочет самолюбие. Но ведь знания к диплому не прилагаются. А их нередко попросту нет либо они очень скудные, несистемные.

Рассмотрим ситуацию далее. Некий подающий надежды молодой человек поступает в технический вуз, прилежно учится. Получает диплом о высшем образовании. Ну и куда ему идти? Машиностроительная отрасль опустилась ниже плинтуса. На тех предприятиях, которые действуют, зарплата мизерная. Получается два выхода: либо податься в торговлю, либо уехать за границу. Отток молодых инженерных кадров превышает разумные пределы. Мы даже не продаем Западу знания, а дарим их просто так, не задумываясь о последствиях.

У меня две дочери. Обе по­шли по моим стопам. И обе фактически по специальности не работают – негде. Окончили Московский институт стали и сплавов внук и внучка. Внучка осела в Испании и занимается там на современном уровне металловедением. Внуку из-за того, что не нашлось работы, пришлось переориентироваться на информатику. Хорошо, что они нашли себя. Но и обидно. Ибо, как ни крути, выходит, что профессиональная преемственность, чем мы гордились всегда, прервалась.

Поэтому, на мой взгляд, надо всемерно морально и материально способствовать тому, чтобы вернуть моду – хорошо учиться. Чтобы талантливые люди из инженерной, научной среды пользовались таким же престижем, как и так называемые эффективные менеджеры. Понимаю, что финансовые ресурсы государства крайне ограничены. Но, может быть, не стоит раздавать всем сестрам по серьгам, а сосредоточить средства на наиболее актуальных научных направлениях, создавая специальные целевые конструкторские бюро, лаборатории, организуя институты во главе с маститыми молодыми учеными?

С моей точки зрения, надо непременно усилить связь науки с производством при подготовке кадров. Как вы знаете, после окончания института мне довелось три года работать мастером прокатных станов на Брянском паровозостроительном и Никопольском южнотрубном заводах. Потом поступил в аспирантуру alma mater. Мне не пришлось выдумывать, как сейчас нередко бывает, тему диссертации. Научный руководитель заключил договор с Верхнесалдинским производственным объединением на отработку технологии холодной прокатки труб из сплавов титана. В тот период в стране только начали осваивать производство полуфабрикатов из них. Мне эту работу и поручили. Как щенка бросили в воду – плыви. Поплыл. Три года дневал и ночевал на производстве. Опыт, полученный на практике, добротные знания и прилежание помогли – выплыл! Через 40 лет довелось быть в командировке на Челябинском трубопрокатном заводе. Начальник центральной заводской лаборатории сказал мне как бы между прочим: «Технологию холодной прокатки труб из сплавов титана мы осваивали по вашим материалам». Иначе говоря, не только металлурги Верхней Салды, но и Челябинска, Первоуральска активно пользовались и пользуются моими изысканиями.

Откровенно сказать, я не отношусь к разряду людей с высоким самомнением. Не вскружили голову ни награды, ни то обстоятельство, что материалы обо мне, как и об отце, есть в Старооскольском краеведческом музее. Потому что вместе со мной поставленные задачи решали десятки, сотни более именитых коллег. Я же отвожу себе роль, как бы это правильнее сказать, подмастерья, что ли. Считаю, что просто работал так, как приучили отец с ма­терью, – на совесть. И все. Но эта неожиданная аккуратная похвала, была, пожалуй, самой приятной. Потому что она исходила «из низов», которые увидели в моих трудах огромную пользу для себя и страны. Так, может быть, в новых условиях надо всемерно возродить практику защиты диссертационных работ с учетом реальных потребностей производства?

– Диссертация как-то повлияла на вашу дальнейшую судьбу?

– В решающей мере. Работая в Верхней Салде, я познакомился с «металловедческой элитой» страны, видимо, произвел на нее впечатление и был приглашен в научно-исследовательский институт Министерства вооружений – НИИ-88 подмосковного Королева. Согласился. Стал металловедом. Через четыре года возглавил отдел металловедения НИИ.

Иной не очень осведомленный читатель скажет: подумаешь, металловед! Скучно. Все металлы давно известны, и Америки тут не откроешь. Постараюсь разубедить его на популярном примере. Был такой знаменитый селекционер И. В. Мичурин. Он брал два сорта яблок и на их основе выводил третий – более урожайный, более устойчивый к вредителям и болезням, к капризам природы. Металловед – тот же селекционер. Он так «скрещивает» металлы, что получается сплав, по техническим характеристикам весьма далекий от первичных природных материалов. Именно таким образом, скажем, и была получена знаменитая дамасская сталь, тайну которой, судя по печати, разгадали совсем недавно.

Сплавы для ракетной техники куда круче дамасской стали. Нередко они должны обладать вроде бы взаимоисключающими свойствами. Быть легкими, но иметь высокую удельную прочность, жаропрочность, хорошую свариваемость, обеспечивающую равнопрочность сварного соединения, способность выдерживать криогенные температуры. Непременные качества таких сплавов – долговечность, а для теплозащитных материалов – способность противостоять воздушным потокам при входе в плотные слои атмосферы. Иной раз, чтобы получить такой сплав, нужно использовать едва ли не всю таблицу Менделеева. Получали! Да и получить сплав в лабораторных условиях – только начало дела. Надо отработать технологию получения полуфабрикатов на металлургических предприятиях, а затем – технологию производства готовых изделий из полуфабрикатов. Надо в земных условиях придумать систему испытания этих сплавов. Иначе в космосе могла случиться беда. И много чего еще надо.

Поэтому служба, которая в институте занималась металлами, насчитывала свыше 500 человек. Только в моем отделе металловедения было 242 человека. А был еще отдел сварки, отдел коррозии, защиты и хранения. И каждый специалист был при деле. И каждый трудился в поте лица, что называется, от зари до зари. Во всех технических спорах мнение моих сотрудников было определяющим. Согласно приказу двух министров, без подписи на документе сотрудников отдела, что материалы на данное изделие назначены правильно, заказчик не разрешал пускать его в производство. Разве этого мало? Конечно, мы были достаточно тще­славны, поскольку занимались тем, что до нас в стране никто не делал. Но это тщеславие и побуждало к поиску нетривиальных решений.

Особенно горжусь тем, что нашему коллективу довелось принимать участие в создании отечественной многоразовой транспортной космической системы «Энергия-Буран». Эту работу наряду с другими обязанностями мы выполняли 13 лет. В частности, вторую ступень ракеты-носителя предусматривалось оснастить четырьмя кислородно-водородными маршевыми двигателями с тягой 200 тонн. Надо заметить, что водород чрезвычайно коварен при взаимодействии с металлами: под его влиянием даже самые стойкие сплавы становятся хрупкими. Правда, эту проблему мы решали и раньше. На тот момент в стране уже было создано два кислородно-водородных ракетных двигателя. Однако тяга каждого из них составляла всего 7,5 тонны – в 26 раз меньше, чем тяга маршевых двигателей «Энергии». Не буду утруждать читателей направлениями поисков, специальными терминами, названиями марок сталей и сплавов, которые мы изобрели. Скажу лишь, что и на этот раз коллектив не подвел конструкторов. По материалам исследований можно было бы защитить не одну докторскую диссертацию. Но, как и у отца, не нашлось времени – приходилось заниматься более важными делами.

Мой отец, выполняя служебные обязанности, часто рисковал. Рисковал ради дела. Но ведь, если риск не оправдается, отвечать будешь по полной программе персонально. Какая «программа» была в сталинские времена, никому напоминать не надо. И тем не менее…

В начале пятидесятых годов прошлого века в научных кругах появилась гипотеза о том, что промышленные залежи донецкого угля достигают Белгорода, Ивни, Обояни. Проверить эту гипотезу и было поручено тресту «Курскгеология», геологический отдел которого возглавлял Иван Алексеевич. Заложили десятки скважин. Но сколько ни бурят – угля нет. Ну и решил отец убить двух зайцев: дать ответ на вопрос о наличии каменных углей под Белгородом и заодно проверить собственное мнение о рудоносности здешних недр. Задумано – сделано. Две буровые вышки начали работать у села Яковлево. Однако увидеть по горячим следам результаты бурения отцу не довелось. Звонит ему как-то из Мингеологии СССР сотрудник, с которым Иван Алексеевич работал до войны, и сообщает, что пришла жалоба. Обвиняют отца во вредительстве. Мол, деньги выделены на поиск угля, а он руду ищет. Рекомендовал срочно уволиться с работы, поскольку создана специальная комиссия. И семья вместе с отцом пустилась в бега – в Краснодарский край. У истории той был счастливый конец. Скважины обнаружили железную руду высочайшего качества. Когда в этом убедились высокие руководители, дали команду разыскать отца и вернуть на КМА. Вернулся.

Не раз и не два – видимо, передалось с генами – и мне как руководителю отдела приходилось рисковать, а значит – брать персональную ответственность на себя. В том числе и при подготовке к полету «Энергии». Впервые силовая оболочка камеры сгорания двигателя ракеты «Энергия» была изготовлена из особой малоуглеродистой стали. Она подвергалась специальной термической обработке, обеспечивающей как высокую прочность, так и высокую ударную вязкость при отрицательных температурах и стойкость в газообразном водороде при самых неблагоприятных условиях.

Казалось бы, все продумали. Но при испытаниях одни силовые оболочки вели себя нормально, а другие рассыпались на куски. Проанализировали все этапы обработки стали. Изделия выпущены как под копирку, а результаты разные. Между тем уже было изготовлено 12 камер, каждая стоимостью около двух миллионов рублей в ценах 1985 года. Забраковать все и выпустить новые времени не было: конструкторы поторапливали. Путь один: провести разбраковку камер. Заместитель министра общего машиностроения СССР В. Х. Догужиев выделил на это два дня. Я дал слово, что уложимся в отведенный срок и проблему решим.

Мы долго не могли определить, по какому принципу разбраковывать изделия. Наконец, зацепились за тоненькую ниточку. Термообработка оболочки камеры включала закалку (совмещенную с пайкой) с температурой 880–950 градусов с обязательным охлаждением до комнатной температуры. Затем вновь следовал ее нагрев до температуры 750 градусов. И та, и другая операции проводились в одном агрегате. Чтобы ускорить процесс, специалисты не всегда доводили температуру изделий до комнатной и приступали к повторному нагреву. В результате необходимые физико-химические процессы в изделиях не завершались, и именно такие камеры выходили из строя. Оперативное совещание приняло решение по допуску в монтаж семи камер и установило время охлаждения камеры не менее 10 часов. Поэтому есть основания заявить, что в некотором смысле история «Бурана» связана с историей освоения КМА. Есть и другая аналогия: отец, как вы знаете, получил за работу на КМА Ленинскую премию, а я в числе других коллег – Государственную.

Правда, потом интерес у руководства страны к «Бурану» улетучился. На мой взгляд – напрасно. Радует то, что многие наши научные изыскания нашли применение в гражданских отраслях. В частности, в нефтегазовой. За это мы были тоже поощрены премией Правительства России.

Тем не менее в 2001 году из института пришлось уйти. Потому что все научно-исследовательские работы сошли на нет, зарплату не платили. Пригласили в фирму, которая по заказам МЧС занималась проблемами производства баллонов и модулей пожаротушения, дыхательных систем. Кстати, и на них шла белгородская сталь. Здесь мне удалось запатентовать пять изобретений и опубликовать с десяток статей. Оцениваю этот период так: «дополнительно» получил 15 лет активной творческой жизни.

Мой отец, похороненный на Аллее почета Белгородского кладбища, заявил однажды, что он счастливый человек – ему повезло увидеть «материализацию» своих трудов: четыре из пяти месторождений, эксплуатируемых в настоящее время, в открытии и разведке которых он принял активное участие, начали давать продукцию уже при его жизни.

Мои самые существенные разработки тоже применяются и в оборонной, и в других отраслях промышленности. Поэтому с полным правом могу сказать, что я тоже – счастливый человек!

Источник: Газета "Белгородская правда"

• ← Пред. новость
• След. новость →